1911 г.р. Казахстан, Алма-Атинская обл., Талды-Курганский район, с. Сталинские Столбы. В сентябрь 1942 г. – начальник штаба 15-й воздушно-десантной бригады на ЮЗФ, ст. лейтенант. 29 мая 1943 г. командирован УШПД в соединение М.И. Наумова, командир диверсионной группы, начальник штаба соединения во 2-м рейде. С 17 марта по май 1944 г. – комиссар спецразведотряда в глубоком тылу противника. 25 июля 1944 г. десантирован в Словакию, командир 1-й Словацкой партизанской бригады им. М. Штефаника.
Орденом Ленина, двумя орденами боевого Красного Знамени, орденом Богдана Хмельницкого 1-й степени, а также чехословацким «Боевым крестом 1939 года», орденом «Словацкого народного восстания» и другими почетными наградами отмечены его боевые дела.
В ночь на 25 июля 1944 в Словакии, в Канторской долине у г. Липтовска Осада была десантирована партизанская группа в количестве 11 человек под командованием ст. лейтенанта Петра Алексеевича Величко, которая имела задачу организовать партизанские отряды и место приёма десантирующихся групп на аэродроме «Три дуба».
Позже на площадку, подготовленную группой П. А. Величко, были заброшены многие отряды и группы советских и чехословацких партизан. «Со всех сторон страны потянулись к нам словацкие патриоты, бежавшие из лагерей советские военнопленные, поляки, французы, англичане, венгры из хортистской армии.
В течение нескольких месяцев наша организаторская группа партизан превратилась в 1-ю интернациональную партизанскую бригаду им. М. Штефаника, насчитывавшую свыше двух тысяч бойцов», – вспоминал впоследствии П. А. Величко
Из воспоминаний солдата бригады :
И вот новая встреча. Да еще какая! Я поинтересовался, как же сложилась его фронтовая судьба после ранения под Ловатью.
— Выздоровел быстро. Направили на учебу. Окончил академию имени Фрунзе и попросился в партизанское соединение к Герою Советского Союза Наумову. А потом — новые события. В Словакии разгорается движение Сопротивления, Клемент Готвальд попросил послать в Словакию группу военных специалистов. Вот мне и поручили возглавить первый небольшой отряд. В нем было всего 11 человек. А сейчас вон их сколько, моих орлов!
В тот день я не отпустил Петра Алексеевича от сбоя. Вечером в кругу друзей десантников мы просидели далеко за полночь, слушая его. Величко было что вспомнить, что рассказать.
Петр Величко сразу же после приземления связался с подпольной организацией Чехословацкой коммунистической партии в городе Ружомберок и начал формировать партизанский отряд. Он рос быстро. Патриоты приходили десятками, сотнями, многие с оружием. Вскоре отряды слились в партизанскую бригаду. Она приняла участие в операции, которая явилась как бы прологом знаменитого Словацкого народного восстания,— в уничтожении большой гитлеровской военной делегации, которая возвращалась из боярской Румынии. Призошло это в конце августа 1944 года.
По всей Словакии народ поднялся на борьбу. Был сформирован Словацкий национальный совет. Гитлер направил сюда крупные карательные отряды. Бригада, которой командовал Петр Величко, вместе с частями Народной армии, восставшей против оккупантов, встретила натиск фашистов. Разгорелись ожесточенные бои.
Партизаны сражались героически. За короткий срок были пущены под откос десятки гитлеровских воинских эшелонов, бронепоезд, уничтожено более трех тысяч фашистов, девять самолетов и другая боевая техника. Двухтысячная партизанская бригада (с 11 до 2000 человек за несколько месяцев!) превратилась в грозную силу. Словаки и чехи, поляки и русские, французы и венгры сражались в ее рядах.
Но силы были неравны. Партизаны вынуждены были уйти в горы и оттуда наносить удары по гитлеровцам.
Партизанские отряды под командованием Петра Величко оказывали активную помощь нашим войскам, продвигавшимся по горным тропам из Попрада на Липтовски-Градок.
Как я уже рассказывал, последний бой партизанская бригада провела в селе Липтовски-Градок, Партизаны штурмом овладели этим населенным пунктом. В этой схватке смертью храбрых погиб Павел Колесников — начальник разведки бригады. В тяжелую минуту боя он своим телом закрыл командира отряда.
Павла Колесникова похоронили в братской могиле. В нее легли рядом русские, чехи, словаки, бойцы и партизаны — все, кто отдал жизнь в сражении за это словацкое село.
На следующий день Петр Алексеевич познакомил меня с руководителями партизанских отрядов товарищами Т. М. Стадником и А. С. Егоровым. Скромность и отвага — вот черты, которые прежде всего характеризуют этих людей. Мы договорились о дальнейшем боевом взаимодействии.
Вечером я расстался с Петром Алексеевичем. Не скрою, до сего времени испытываю чувство восхищения этим человеком. Орденом Ленина, двумя орденами боевого Красного Знамени, орденом Богдана Хмельницкого 1-й степени, а также чехословацким «Боевым крестом 1939 года», орденом «Словацкого народного восстания» и другими почетными наградами отмечены его боевые дела. Петр Алексеевич избран почетным гражданином в нескольких чехословацких городах. Старшему лейтенанту П. Величко было присвоено внеочередное звание подполковника. Таким сыном может гордиться наша страна! А мне вдвойне было приятно, так как Величко вышел из боевой семьи десантников.
Позднее корпусу не раз приходилось взаимодействовать со словацкими партизанами. Их отряды в Татрах, получая указания от ЦК Компартии Чехословакии, активно помогали фронту. Оперативное и конкретное руководство позволило объединить усилия партизан и войсковых частей, более эффективно вести боевые действия.
Именно поэтому я вас хочу попросить. Расскажите, пожалуйста, о довоенной жизни.
Мои родители родом со Ставропольского края, но у деда была большая семья: три сына и четыре дочки, а землю на Кубани давали только на мужчин, и вероятно ему не хватало земли. И когда началась Столыпинская реформа, он решил переехать в Усть-Лабинский уезд. В селе Преображенское получил землю на каждого члена семьи. Пахотную землю получил, участок на выпас, делянку в лесу, в общем, довольно большой надел.
Я помню, что мы имели две пары лошадей, и одну верховую. Коров три, быки, свиньи, куры, гуси, ути, одним словом, чёрт ногу сломит. Хозяйство большое и работали, конечно, все. Вся семья. Вот только так и не знаю, из казаков дед был или из крестьян. Помню только, что когда я был совсем маленький и все уезжают на работу, дед садится с бабкой, открывает свой плетёный сундук, достаёт древние книги, он умел и читать и писать по-старославянски. И вот он достанет книгу, а я к нему пристаю. Ну а мне же главное, что там прекрасные картинки. И вот сижу, листаю, к нему обращаюсь насчёт бога, а он отвечает: «Ты малый, ещё ничего не понимаешь! Вырастешь – поймёшь!» Так что семья у нас крестьянская, верующая, соблюдали все праздники, но в церковь почему-то никто не ходил, только дед с бабкой. Одна церковь была в трёх километрах, а другая – богатая, в восемнадцати. Вот её дед и посещал. Я запомнил, что когда он приходит с церкви, обязательно ворчит: «Опять подняли цену!» На свечки, видимо, или просвирки. А с поликлиники придёт с пузырьком: «Опять воду дали!» (смеётся). У него такая чекушка была, на окне стояла, в ней перец красный и водка. Сам он не пил и не курил, но лечился этим настоем. Натирался там или не знаю как. Неразговорчивый был, но авторитет в народе имел большой.
Зато в Гражданскую войну всё наше село было в партизанском отряде. Ну как партизанский, вроде как отряд самообороны. В том числе и мой отец. А вот Евстафий в партизаны не пошёл. А мой отец партизанил, и с тех пор у него на всю жизнь осталась открытая рана на ноге.
Командиром отряда был такой Постоев, он впоследствии в партию вступил. А так в селе не было коммунистов, только сочувствующие. И когда началось движение за коллективный труд, то этот Постоев организовал коллектив по совместной обработке земли. В него вступили десять дворов, в основном вдовы, и начали работать. Пахали совместно, убирали, но всё остальное самостоятельно. Потом в коммуну вступили ещё сто хозяйств, и постепенно в этом коллективе оказалось уже половина села. И только потом организовали колхоз.
Отца избрали членом правления колхоза, и заместителем председателя правления по качеству. Так он и вышел на пенсию почётным членом колхоза. Но представь, одна вдова так и не вступила в колхоз. Два её сына вступили, а она нет. И ещё один, который магазин держал, тоже не вступил.
Знаешь, вам, наверное, непонятно, сейчас ведь принято считать, что в колхоз сдавали абсолютно всё хозяйство: лошадей, коров, одним словом всё-всё-всё, вплоть до курей. Но там где так сделали: в соседней Белой, Усть-Лабинской, Николаевской, там все колхозы распались. Даже появилась статья Сталина по этому поводу «Головокружение от успехов». А у нас люди были очень сознательные и сделали всё по-умному. Сдали в колхоз только лошадей и коров, поэтому наш колхоз и не развалился.
Когда колхоз создали, земли-то много, и решили купить трактор. Купили американский трактор «Форзон» и от Краснодара, а это 60 километров, гнали его своим ходом. И когда сообщили, что он уже на подъезде, всё село вышло встречать его на окраину. Смотрю, на тракторе едет мой двоюродный брат, сразу такая гордость взяла.
А голод 1932-33 годов помните?
Про школу, пожалуйста, пару слов.
Вот представь себе, что ещё до приезда наших стариков, когда хутор только преобразовали в село, то встал вопрос – что строить, церковь или школу? И что ты думаешь? Люди выбрали школу. Потому что церковь есть в трёх километрах, а школы нет. Народ хоть и неграмотный был, но сочувствующий, и соображал, что детям нужно дать образование.
Но в школу мы тогда поступали в 10 лет, и уже после 4-го класса некоторые женились, а некоторые выходили замуж. Поэтому в нашем классе только двенадцать человек продолжили учебу. А мои родители решили, что мне пора получать специальность, и после четвертого класса отправили меня в аул Адамий в ремесленное училище. Учиться на столяра. И в мае сразу после школы мы с товарищем уехали туда.
Это уже в 10-м классе случилось. Школьный комитет комсомола решил выпустить ко дню рождения Ленина стенгазету с его редкими фотографиями, которые мало кто не видел. Но где такие достать? Пошли к директору школы, а он в Гражданскую воевал командиром эскадрона в Чапаевской дивизии. Он выслушал: «Я вам помогу! У меня есть знакомый сотрудник Краснодарского краеведческого музея, я с ним переговорю, может, он достанет».
Ну, что про училище рассказать? Я попал во взвод, который учился по сокращённой программе. Всё училище готовили три года, а наш взвод – два. Тут же как раз события на Хасане и прочие, и видимо пытались искать способы быстрее готовить. Но у нас во взводе все ребята с полным средним образованием, а в других нет. Командиром роты был Савченко – очень строгий.
Когда в 1939 году мы заканчивали, то госэкзамены принимали прямо в летнем лагере. Обычно на экзамены возвращались в училище, а тут прямо в лагере. Сдали экзамены, приезжаем в училище, батюшки, а там везде, даже в танцевальном зале, в коридорах, битком стоят двухъярусные кровати для новых курсантов. Ну, зачитали нам приказы о присвоении звании и о распределении. Я с двумя ребятами попал в 157-ю стрелковую дивизию в Новороссийске. Но даже отпуск не дали. А я ведь с девушкой договорился, что как только получу отпуск, оформим женитьбу и заберу её с собой. Но так без отпуска и уехал в Новороссийск.
Командир дивизии назначил меня командиром 4-й роты в 633-й полк, который стоял в станице Славинской, сейчас это Славянск-на-Кубани. А как раз шла подготовка к осеннему смотру. Но у меня оказались очень хорошие командиры взводов, и мы так подтянули роту, что в итоге заняли в полку 1-е место.
Приехали в Ростов, а там уже много командиров с разных частей, и меня приказом направляют командиром роты на Петрозаводское направление в 8-ю Армию. И того взводного тоже в 8-ю, а командира полка на Карельский перешеек.
А в начале декабря получили с этим командиром взвода назначение в один и тот же полк, только в разные батальоны. Меня назначили командиром роты во 2-м батальоне 163-го стрелкового полка 11-й механизированной дивизии 8-й Армии.
Нашли штаб полка, там палатка стоит, человек в солдатской форме начинает читать – «Алейников назначается командиром 4-й роты, — 4-я рота меня везде преследовала, — такого-то батальона». Вышли мы с ним, и связной отвёл нас к командиру батальона.
Пришли, представились, но там стояла целая группа командиров, причём все в касках, и кто он из них, непонятно. Какой-то пожилой говорит мне: «Давай туда, там рота отходит! Надо её остановить и занять позицию. Только сначала зайдите к командиру взвода снабжения!» Заходим, тот говорит: «Снимите всё с себя! Одевайте солдатское!» Я потом из госпиталя в этом солдатском и поехал. Когда переделись, связной отвёл меня в эту роту.
Остановил я её на каком-то рубеже, собрал командиров, представился. Походил, посмотрел, где можно расположить солдат, и отдаю приказ. Причем как в училище учили, строго по уставу, по пунктам, противник там-то, сектор такой-то и пошёл. А там вместо погибшего командира роты командовал замполит роты — секретарь партийной организации цеха какого-то ленинградского завода. Пожилой уже дядька. Он послушал меня и говорит: «Кончай эту богадельню!» — «Как?» — «Чего ты тут наговорил?! Скажи просто – ты тут стоишь, туда стреляешь, чего ты тут развёл?» И там я командовал до февраля месяца. Пока меня не ранило.
Привезли меня в армейский госпиталь в Лодейное Поле, а я же без сознания. Но судя по характеру ранения, в меня попал не снайпер, а осколок мины. Потому что мне снесло всё лицо: рот, нос, но это я узнал только в Саратове.
В этом госпитале я лежал до мая месяца. В перевязочную меня вначале возили, потом водили, но я только потом понял, почему на перевязку брали меня одного. Там же раненых полно, но на перевязке со мной никогда ни одного человека. Я всегда один. Перевяжут и сразу увозят.
В мае 1940 года перед выпиской он долго-долго меня смотрел, потом говорит: «Ну, вот что, сейчас тебе ничего делать нельзя! Кровообращение из-за этих рубцов нарушено, в тканях ещё остались секвестры – это мелкие осколочки кости, которые постоянно гноились, и нужно время, чтобы можно было начать заниматься. Поезжай пока домой, отдыхай, восстанавливайся, и старайся побольше находиться на солнце. Но учти! Мы – хирурги, народ решительный, и на комиссии тебя непременно станут уговаривать на операцию. Желающих поэкспериментировать на тебе найдётся немало. Но я тебе рекомендую поехать в Москву к моему другу профессору Рауэру. Я тебе напишу письмо, и ты с ним поедешь. А на комиссии дашь его председателю».
Поехал я в Москву, нахожу этот «институт красоты», там меня спрашивают: «Зачем пожаловали?» — «Да вот, к профессору Рауэру». – «Так он у нас не работает. Только консультирует». Это саратовец ошибся. Но подсказали, где его найти.
Ну, отправился я в Тёплый переулок, 16, там располагался МОИТО – московский областной институт травматологии и ортопедии (сейчас по адресу ул.Тимура Фрунзе,16 располагается ЦНИИ стоматологии и челюстно-лицевой хирургии – прим.ред.) Там этот Рауэр работал. (Рауэр Александр Эдуардович (1871—1948) — выдающийся врач, хирург-новатор, основоположник восстановительной хирургии челюстно-лицевой области в Советском Союзе, заслуженный деятель науки РСФСР, основатель и первый заведующий кафедрой челюстно-лицевой хирургии Центрального института усовершенствования врачей (в настоящее время это кафедра хирургической стоматологии и челюстно-лицевой хирургии РМАПО). Доктор наук. Профессор.
Когда в 1941 году Н.Н.Приоров уехал в эвакуацию в Казань, А.Э.Рауэр остался главным хирургом института. К тому времени им был накоплен более чем 20-летний опыт челюстно-лицевых операций, созданы инструкции и методики, опубликованы статьи и книги, в том числе книга «Пластические операции на лице», за которую Рауэр и его ученик и соавтор Михельсон Н.М. в 1946 году получили Сталинскую премию.
А.Э.Рауэр сумел разрешить одну из тяжелейших проблем хирургии – проблему восстановления лица после ранения. Санитары зачастую оставляли таких раненых на поле боя, считая обреченными; медперсонал госпиталей не умел их поить и кормить, так что некоторые умирали не от ран – от истощения; выжившие до конца дней своих носили на лице клеймо уродства, страдая не только физически, но и психически – их не принимали семьи, чуралось общество. А пластические операции Рауэра на лице давали невиданные до того результаты – не только функциональные, но и косметические. В музее института до сих пор хранятся фотографии прооперированных им людей. На обороте одного из групповых снимков благодарные пациенты Рауэра написали:
«Эскулапу-ваятелю! А.Э.! Примите от нас глубокую искреннюю благодарность за тот бесценный дар, который дает Ваше искусство. Скальпель – Ваша волшебная палочка. Исправляя лица, Вы воскрешаете души. Память о Вас – бессмертна!»
Очнулся, Рауэр говорит: «Вот что, молодой человек. Для того чтобы сделать пересадку ткани, нужно время». Написали они письмо в Краснодар начальнику госпиталя, чтобы тот написал военкому о предоставлении мне отпуска. Приехал домой, и военкомат мне предоставил месячный отпуск по болезни.
Через месяц снова еду в Москву, они посмотрели: «Ещё немножко и начнём делать!» Но в военкомате мне говорят: «Извини, но мы можем платить тебе только три месяца. Поезжай в часть!» И выписали мне направление и проездные в Ленинград. Приезжаю на пересыльный пункт, там посмотрели мои документы: «Твоя часть в Нарве стоит!» Выписывают направление в буржуазную Эстонию, приезжаю в штаб дивизии, а мне говорят: «Ваш полк стоит в Лохия!»
На автобусе туда доехал, встретился с офицерами, а я ведь и ходить долго не могу, и бегать не могу, всё же нарушено. Посочувствовали-посочувствовали: «Ну, ладно, не будем тебя насиловать, побудешь командиром роты». А у меня бумажка, что мне нужно в Москву. Я же сообщил в Москву адрес, где нахожусь, и оттуда вскоре пришёл вызов.
Опять поехал к Рауэру. В операционной лежу, он меня успокаивает: «Молодой человек, я всё могу сделать. Только три вещи не могу: угол рта, мочку уха и мужское» (смеётся). — А всё остальное могу! Но для этого нужно время».
Вначале они мне начали эту шишку ликвидировать. Уменьшили её, и недели через две я уехал в полк. Командир полка мне говорит: «Приказом по округу ты назначен командиром курсантского взвода Таллиннского военно-пехотного училища».
Приезжаю туда, а комиссар училища удивляется: «Слушай, как же ты мог с таким-то ранением попасть сюда к нам?» Ну, я ему рассказал свою историю. – «Ну, хорошо. Потихонечку будешь работать, а я через некоторое время поеду в штаб округа и там договорюсь, чтобы тебя не увольняли до конца лечения». Спасибо ему!
А в училище комиссар мне говорит: «Я доложил члену военного совета, и он отдал распоряжение не увольнять до тех пор, пока не закончится лечение. Тебя назначили командиром артиллерийской противотанковой батареи в Каунасе».
Ну что, рассчитался с училищем, приезжаю в эту пулёметно-артиллерийскую бригаду, комбриг – майор, выслушал: «Ну чего, хорошо. У меня же семь машин, так что пешком тебе не ходить. Служи!» — «Так мне через некоторое время вызов придёт». – «Ничего, разберёмся».
Из этой бригады несколько раз съездил в Москву и в начале апреля 1941 года поехал на очередную операцию. Приехал, но они увидели, что у меня нос скривился, видишь перекосило, и дополнительно ткань накладывали, чтобы нос выпрямить.
Возвращаюсь из Москвы в Каунас, а бригады-то нет. Расформировали и развернули в 188-ю стрелковую дивизию, а наш батальон стал 580-м полком. И к тому же дивизия ушла на границу, в пограничную зону. Только управление дивизии осталось в Каунасе, а личный состав в палатках на границе. И по одному усиленному батальону из каждого полка непосредственно с пограничниками на охране границы.
Прихожу в штаб дивизии, вызвали начальника санитарной службы, тот говорит: «Хорошо, будем думать, что делать». Поехал в полк, и комполка мне говорит: «Ты ведь должен увольняться, и мы тебя вывели за штат, как в резерв. Но сейчас есть должность коменданта штаба. Ты будешь получать как командир батареи, но послужишь пока там». Система же какая была? Если два месяца человек не служит, то его выводят за штат и платят только за звание. За должность не платят. Ну, я так и думал, что меня должны уволить и согласился.
Вскоре вызывают в Каунас на медицинскую комиссию. Там сразу вынесли решение – на увольнение. Ясно же, что не годный. И говорят: «Поезжай в полк, а как только из Округа поступят документы, сразу начнем оформлять увольнение».
А в ночь на 22-е июня объявляется боевая тревога. Ну, полк выстроился, стоим, прискакал связной на лошади, о чём-то с командиром полка переговорили, он командует: «Отбой! Коменданта штаба ко мне!» Я подхожу: «А ты с ротой связи и с разведкой будь в боевой готовности!»
Не доезжая километра два до КП, встречает нас комендант штаба дивизии Чалый: «Немцы нарушили границу и там идут бои! Вам нужно вернуться в лагерь и выдвигаться с полком!» Тут, надо прямо сказать, пошла паника. Командир полка послал отдельной колонной полковую школу, потом батальоны тоже отдельно. В общем, получился встречный бой. А что такое встречный бой, когда во всём полку только мне пришлось воевать?..
Пошли мы на станцию Козлова Руда, где грузился полк. А там ни одного человека нет. Вышли в открытое поле, а по дороге сплошная колонна идёт, даже дороги не видно. Через некоторое время как налетели бомбардировщики, как начали колотить, и там я потерял полевую кухню. Тогда мы с командиром роты связи приняли решение – идти не по дороге, а параллельно. По лесам. Таким образом до Каунаса и дошли.
Регулировщик подал команду: «Сейчас бронемашины будут и вы с повозками между ними!» Прошли мы как-то, но кругом бой идёт, откуда стреляют, не поймёшь. Проскочили по улице в город, тут команда: «Разделиться! Одни идут по одну сторону улицы, другие по другой, и быть в полной готовности открыть огонь по окнам!» В общем, за ночь мы преодолели этот Каунас. А утром на постах всех сортируют – «Такая-то дивизия сюда, такая — сюда, 188-я — сюда!»
Тут немцы преодолели Неман, и пошли на нас. Но наши так организовали бой, что немцев отбили. Тогда нас стали обходить. И вот когда обходить начали, вот тут уже организованно стали отходить. У нас командир полка был очень толковый. До войны он служил начальником боевой подготовки Армии. Правда, он был очень грузный и не мог ходить. Мы даже взяли у литовцев бричку, чтобы он ездил на ней.
Как держали связь с вышестоящими штабами, не знаю, но нам поставили задачу – дивизии отходить в направлении Минска и по ходу уничтожать вторую волну наступающего противника. Передовые-то немцы ушли вперёд. И, кстати, ни питания, ни боеприпасов у нас не было. Какое снабжение, если мы у немца в тылу? Помню, замполит полка выступил: «Клемент Ефремович сказал, нам страна второго комплекта боеприпасов ещё не изготовила». Т.е. намекнул, что на немецкое надо переходить. В конце концов, почти все наши офицеры ходили с немецкими автоматами, больше половины солдат тоже с немецким оружием. Только немецкие гранаты доставляли неудобство. Ручки-то у них длинные и их трудно разместить. А так почти полностью перешли на немецкое оружие. Даже 81-мм миномёт немецкий захватили, правда, к нему было ограниченное количество мин. Только начальник артиллерии полка мог подать команду «огонь», ведь это наше самое мощное оружие. Но отступали очень организованно. И лишь когда сообщили, что уже идут бои за Минск, нам приказали отступать в сторону Ленинграда.
Так мы шли-шли, воевали с немецкими частями второго эшелона. И вдруг узнаём, что вышли из окружения. Немцы уже позади нас. Все, конечно, обрадовались. Не знаю, так или нет, но рассказывали, что командир дивизии поехал в штаб, возвращается назад: «Командующий северо-западного направления маршал Ворошилов приказал опять зайти в немецкий тыл и оказать помощь осаждаемому городу Опочка. Не допустить продвижения резерва!» Так мы опять оказались в окружении и перерезали дороги, ведущие на Опочку.
По дороге двигались небольшие подразделения немцев, мы их уничтожили. Дальше разведка сообщает – «по дороге идёт немецкая кавалерийская дивизия». Доходит до наших позиций, и там их остановили огнём. Расположились в лесах, но нам надо принимать решение. Понятно, что если останемся до утра, днём дивизию уничтожат. У нас же половина людей совсем без оружия. А из тяжёлого вооружения только этот немецкий миномёт. Да ещё раненых сколько.
На 9-е июля занимала позиции на стыке Северо-Западного и Западного фронтов. 13-го июля заняла оборону в районе Герусово, оседлала шоссейные дороги Опочка – Невель и Опочка – Новоржев. В течение пяти дней вела бои на занимаемом рубеже со 129-й пехотной дивизией, и даже смогла взять сравнительно немалые трофеи, но всё-таки была вынуждена отходить по направлению к Локне» — )
А я так и был комендантом штаба, в основном занимался штабной работой. Кто-то из штабных убит или ранен, я заменяю. И командиром взвода, и роты, и кем только ни был. Только комбатом не был. Однажды даже исполнял обязанности начальника оперативного отдела штаба полка, когда его убило.
В общем, в ходе боя на станции Локня получили приказ – занять оборону на станции и прикрыть выход бронечастей из окружения. Ну, расположились там. Начальник штаба – 1-й номер пулемётного расчета, а я – 2-й. Смотрим, идёт группа танкистов. В своих комбинезонах, но никаких танков.
Но командир полка всё равно получил приказ перейти в контратаку. Продвинулись километра на два, но в разрыв между полками вклинились немцы и напали на наш штаб. Вот тут мы с начштаба из «максима» отстреливались.
Ещё сильные бои шли на Западной Двине. Мы идём на мост, нас сворачивают: «По мосту техника пойдёт, а вы вплавь давайте!» Преодолели её в районе совхоза «Пограничник», а там на берегу расположились наши войска. Вот только здесь мы впервые за всё время поели горячего.
Я приказал отрыть окопы полного профиля, стоя, а он себе отрыл лежачий. И когда немецкая разведка пошла, обнаружила нас и открыла огонь, а он же лежит, над ним пули и снаряды свистят – он вскочил и бежать. Вот тут я из пистолета выстрелил. Но не в него, а вперёд, и он возвратился.
А как настроение в это время?
Боевое, никакого упадничества. Когда шли по нашей территории, офицеры просились в партизанские отряды, но никому не разрешили. Нет, не помню такого, чтобы кто-то хотел сдаться. Даже такое тебе расскажу.
Вдруг ночью комполка собирает комбатов и ставит задачу – «Выдвигаемся!» А я сглупил. Там нужно выйти на дорогу, пройти весь Валдай и повернуться к переднему краю. Но я ведь привык наблюдать. Смотрю по карте, есть дорога напрямик, она проходит мимо Валдая. Он посмотрел: «Да, есть! Возьми группу солдат на лошадях и проскачи по этой дороге!» Ну, проскакали мы, я ему сообщил. Но когда эта дорога свернула на ту, а там пахота, поле распахано. Ну, проскочил я, а там этого вспаханного поля немного, метров сто, а потом опять дорога. И я послал разведчика – «маршрут пробил». А сам в кусты забрался.
Совершили марш, где-то сутки шли. Заняли позиции в какой-то деревне на западном берегу озера Ильмень. По ночам готовились идти в атаку. А маршрут лежал прямо через озеро. Снег дай бог, какой был. Вот тут я командовал взводом разведки.
Командир стрелкового батальона 595-го полка 188-й дивизии, кавалер ордена «Красного Знамени» капитан Величко Алексей Федорович 1911 г.р. погиб в бою 9.1.1942 и похоронен в деревне Подборовье Старорусского района — )
А как вообще снабжали под Старой Руссой?
И они с марша пошли в атаку. Но не соединились совсем немного, выдохлись и остановились. А я же зимой ходил с забинтованным лицом. У меня же лица нет, всё в бинтах, потому что кровообращение не восстановлено. И когда мы под Старой Руссой встали в оборону, командир полка мне говорит: «Вот москвичи пришли, у них госпиталя есть, давай я добьюсь, чтоб тебя комиссовали». Хотя у меня же никаких документов нет.
И старший врач полка свёл меня в какой-то госпиталь. Те вынесли своё заключение – «в зимних условиях его нельзя использовать», и с этой бумажкой я попал в Валдай к начальнику управления кадров Северо-Западного Фронта. Он принял меня, и говорит: «Ты коммунист?» — «Коммунист!» — «Так куда ты бежишь?!» — «Я не бегу!» — «Там и без тебя военкомат на военкомате, давай здесь помогай, раз имеешь боевой опыт. Оставайся здесь!» И направил он меня в 143-й запасной полк.
А в 1943 году меня назначили начальником штаба. За то, что я разработал целую учебную программу. А полк, между прочим, готовил всех подряд: и сержантов, и поваров, и кого угодно. Но мы добились того положения, что в ротах сержантами служили пожилые дядьки, ещё царские унтера. Командиры рот долго не держались. Немного побудут и на передний край. Комбаты тоже не держались. Они приезжали, немного отдохнули и вперёд.
А мне довелось полком прорывать оборону под Старой Руссой. Как-то приезжает член военного совета Колесников. А когда я только в этот полк пришел, то Колесников приехал принимать его в состав Армии. Походили, походили, и я ему что-то возражал. Он спрашивает: «А вы меня не боитесь?» — «А чего я вас должен бояться? Я на службе нахожусь». С тех пор всё, ша, у нас с ним хорошие отношения. И вот как-то он приезжает: «Наша Армия получила задачу – прорвать оборону под Старой Руссой. Поэтому мы снимаем действующую бригаду, а ты должен сформировать полк и занять эти позиции. Сутки тебе даём на это дело! Командир полка по дороге приедет, средства усиления придут, так что отбывайте в распоряжение 1-го Гвардейского Корпуса». И вот я целые сутки формировал полк. А ты представляешь, что это такое? Полк же у нас в 1-й Ударной был и полторы тысячи, и две тысячи. Значит из двух батальонов выздоравливающих надо сформировать: учебный батальон, три стрелковых, артдивизион, сапёрная рота, связи, а там же огромная масса людей. Но всего за сутки сформировали полк и пошли. Жену свою я не включил, так она самостоятельно поехала.
На марше прибыл командир полка, шифровальщик. Прибыли средства усиления, хирургическая бригада (два хирурга и медсестра), отряд нартовых упряжек (собаки) и транспортная санитарная рота на лошадях. И ещё сапёры.
А когда начали преследовать немца, и армию передали с Ленинградского Фронта на 2-й Прибалтийский, то в одном месте вдруг сам Говоров появился: «Ну, показывай, что там у тебя!» Это было почти в Курляндии, у реки. И как-то получилось, что мы с начштаба Сандаловым беседовали (генерал-полковник Сандалов Леонид Михайлович — в то время начальник штаба 2-го Прибалтийского Фронта – прим.ред.) В это время адъютант Говорова прибежал, что-то сказал ему и тот говорит Сандалову: «Я поехал, а ты оставайся здесь!» Сандалов проверил учётные данные. А я картотеку вёл, сколько бы раз солдат ни возвращался, его всякий раз записывали. Он поблагодарил и сказал: «Эту картотеку обязательно сдать в архив. Я проверю!» И после войны мы эту картотеку отправили в Подольск.
У нас в полку все солдаты имели своё оружие, даже танкетка бегала вместо танка. Знаешь, когда первый раз провели занятие, я чуть под суд не попал. Занятие такое – атака роты с боевой стрельбой. А тогда уже ввели ротные 50-мм миномёты, и когда рота пошла в атаку, эти миномёты открыли огонь, но мины начали рваться прямо в цепях. Занятие сразу остановили, но тут же как налетели особисты: «По своим стреляли», и т.д. и т.п. Так мы эти миномёты от греха подальше убрали, и больше не использовали.
А в полку был представитель «СМЕРШа»?
У-у, целый отдел — три человека. Случай был. Как раз вводили погоны, и мне из одного батальона позвонили, что такой-то солдат отказывается принимать погоны. А у меня в штабе как раз был уполномоченный. Он говорит: «Давай его сюда!» Того привели: «Ты почему не хочешь надевать погоны?!» Тот отвечает так строго: «За погонами я вижу царские плечи!» А потом стали разговаривать, но я вижу, что он не в себе. И тут же вспомнил, что у нас в полку сейчас находится главный невропатолог 1-й Ударной Армии. Сразу созвонился с ним, он говорит: «Сейчас приеду!» Приехал, меня и уполномоченного из землянки убрал, и сам с ним беседовал. Потом позвал нас: «Отправьте его в госпиталь в Осташков на лечение!» Я оказался прав, он чокнулся. А этот его сразу в оборот: «Судить! Расстреляю!» Или другой случай.
А из полка за провинности отправляли в штрафные подразделения?
Да, между прочим. Сейчас уже не скажу точно, но в начале 60-х, я уже работал на кафедре в Семипалатинске, как-то меня вызывают в штаб, и дежурный говорит: «Вас приглашают по особо важным делам из Москвы». Захожу к нему, он говорит: «Вы были начальником штаба 143-го запасного полка?» — «Да». Читает мне постановление: «Командир полка Бабалов жил в Ленинграде. Умер, похоронен на таком-то кладбище. Начальник штаба полка – Алейников Константин Михайлович живет в городе Семипалатинске по такому-то адресу. Снять допрос!» — «А что случилось-то?» — «Я приехал разобраться, на вас поступила жалоба. За то, что вы незаконно отправили человека в штрафную роту». – «Так разве я сейчас вспомню?» — «А я вам напомню!», и достаёт приказ о направлении кого-то там. Начал читать, у меня аж волосы дыбом встали, как я мог так написать? Но я же писал не просто так, а основываясь на материалах расследования. Ведь на каждого характеристику писали, что он там творил. — «О-о, — говорю, помню-помню». Рассказал ему, как эту бригаду захватили, как с ними работали. Ничего, нормально всё закончилось. Но это уже Хрущёв был, и начались дела по реабилитации.
А где вы встретили Победу?
Под Ригой. Спал я что ли, не помню. И вдруг такая стрельба поднялась, я думал, что немцы прорвались из Курляндии.
А как отметили?
Между прочим, интересно. Когда я уже в Кушке служил, командир полка мне даёт поручение: «Завтра будут выдавать водку, я тебя уполномочиваю – проследить за правильностью распределения». И вот я в столовой сидел, и каптенармус в стакан наливал солдатам. Несколько человек прошло, один подходит: «Слушай, ты посмотри, сколько он не доливает!» — «Вроде нормально». – «А сколько пальцев в стакане держит?» (смеётся). Пришлось заменить его.
И насчёт мяса. Как-то командующий округа Петров Иван Ефимович пришёл в столовую во время обеда. Взял, ложкой поводил в тарелке солдата. Кусочек мяса нашёл. В другой ничего нет. И он приказал: «75 граммов мяса каждому солдату! Как положено!» И что ты думаешь? Палочку ввели. Мясо варят, и кусочек на палочку нанизывают.
А в запасном полку как кормили? Что-то американское, допустим, получали?
В запасном не помню, а вот на фронте получали. Колбасу получали в консервах. Какие-то брикеты сладкие, то ли какао, кофе или шоколадные. Вот это самое основное.
Но между прочим, вот когда мы отходили, то я не слышал ни одной жалобы, ни от офицера, ни от солдата, что вот не кушал или не пил воды. Ни от кого не слышал! Все же понимают, какое положение создалось – на что жаловаться?
Ещё запомнилось, что когда отступали, то в магазинах брали только поесть. Не грабили. Даже знаешь, маршем идём, некоторые без обуви, ноги тряпками обмотаны, но никто ничего не берёт. Вот что значит кадровый состав! А мы же заросшие, и как-то зашли в парикмахерскую. Со мной три солдата с автоматами. Меня стригут, бреют, а они сидят.
А как вы считаете, много мы понесли бессмысленных потерь?
Ну, в бою неоправданных потерь быть не может. Другое дело, как всё организовано. Я тебе следующее скажу. Вот я же тебе рассказывал про Финскую кампанию. Это уже сейчас мы все такие умные, а тогда как в Гражданскую – встанем шеренгой и вперё-ё-ёд! Ворошилов руководил обороной Ленинграда, так в одном бою он поднял людей и сам пошёл в атаку. Маршал! И в Отечественную войну кое-кто так делал. Вот в фильмах показывают, ни с того, ни с сего: «В атаку!» Без всякой подготовки, без всего. Но это уже когда безвыходное положение, тогда хоть в психическую атаку можно. Но в бою так не сделаешь. Поэтому я считаю, что война с Финляндией нам помогла. Очень помогла! Для правильного строительства армии, для тактики, для понимания того, что значит современная война. Мне же как комиссар сказал – «Кончай баланду травить!»
А какое у вас отношение к Сталину?
У меня отношение не изменилось — выдающийся руководитель!
Если вернуться к войне с финнами, то получается, сколько вы провоевали?
Где-то полтора месяца. В декабре месяце попал, а 12-го февраля меня ранило.
Финнов как вояк, как оцените? Все говорят, что очень жестокие.
Как сами считаете, что помогло вам остаться живым: судьба, опыт, случайность, Бог?
Я никогда в бога не верил и сейчас не верю. Как я шучу, я уже в утробе матери стал коммунистом. И до сих пор не могу верить, потому что такое воспитание получил. А живым остался только благодаря опыту. Меня поэтому командир полка и держал при себе. Ведь я оказался там единственный воевавший. Слушай, я ведь мог вообще не участвовать в войне. Я же был не годен к службе в армии. Но я так воспитан, что не могу друзей бросить. Моя задача – защищать Родину.
А на фронте верили, что останетесь живым или думали, что погибнете?
Можете сказать, что чью-то смерть на фронте переживали тяжелее всего?
Я за всех товарищей и знакомых переживал. Был, например, у меня дружок — командир взвода разведки, мы с ним еще до войны в одной палатке жили. Но фамилии его уже не помню.
Из ваших родных кто ещё воевал, кто-то погиб?
Младший брат на фронт по возрасту не успел. А старший — Степан не воевал, потому что инвалид детства. Мне рассказывали, что он, когда маленьким был, ехал верхом, но лошадь упала, придавила, и раздробила ему коленную чашечку. Я поэтому лошадей и побаивался, а меня сажали верхом и заставляли работать.
А отца в оккупацию занесли в расстрельный список, потому что у него сын офицер Красной Армии. Но не расстреляли. А сестре и Степану приходилось скрываться.
А допустим, не знаете, сколько из ваших одноклассников погибло?
А из ваших сокурсников по училищу?
Из училища я после войны встречал только Кротова. Он как раз у меня во взводе был, когда я служил помошником командира взвода. Но он всю войну просидел в Ташкенте комендантом штаба Округа. Но когда на Округ приехал Петров, то издал приказ – «всех офицеров, которые не были на фронте, отправить в войска!» И вот тогда он обратился ко мне: «Помоги, чтобы меня не отправили».
Хочу по поводу операций уточнить. Сколько всего вам их сделали?
Всего семь операций. Последнюю сделали уже в 1947 году. У меня тогда свищ образовался в гайморовой полости, если плотно рот закроешь, он сразу вклинивается. Но это уже делал Петров что ли, не Рауэр.
А случайно не осталось фотографий, чтобы посмотреть, как вы выглядели до операций?
А мама потом что-то сказала про ваше новое лицо?
Нет, вроде ничего не говорила. Главное она успокоилась, и просто светилась от счастья.
Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
Наша 1-я Ударная Армия закончила войну в Курляндии. После Победы через наш полк прошли все солдаты, подлежащие демобилизации. Мы их отправляли, а перед этим награждали. Ведь вышел такой приказ – все участники войны должны быть отмечены наградами. И когда мы отправляли девушек, то из их частей поступили материалы, а мы на основе их оформили наградные. И вот как-то приехал на вручение этот Разуваев – командующий Армией. И первое событие произошло такое.
После этого я служил в Кушке командиром стрелкового батальона 1190-го стрелкового полка 357-й дивизии. С декабря 1948 года служил заместителем командира 1192-го полка в Иолотани. А с 1954 года преподавал на военной кафедре Семипалатинского Зооветеринарного института. Там службу и закончил. В 1961 году нашу кафедру ликвидировали, когда Хрущев решил армию на треть сократить.
Но потом поехал в подмосковный санаторий, а там на приеме у начальника санатория он меня спрашивает: «А почему ты путёвку за полную стоимость получил?» Я ему рассказал свою историю, но документов об инвалидности у меня же никаких. Тогда он меня научил: «Пока ты тут находишься, поезжай в Москву, в центральную медицинскую комиссию. Попросись на приём к генералу такому-то, и расскажи ему свою историю. Но только напиши ему всё письменно». Я так и сделал. Попал на приём и говорю: «Я уволен без медицинской комиссии. Хотя я ещё до войны меня по ранению признали негодным к строевой службе». Он вызывает одного: «Слушай, это что за безобразие? Человек ранен в бою, а уволен по сокращению». Тот говорит: «У нас такого не может быть!» Тогда я этому генералу говорю: «Вот, оставляю вам моё письмо, а вы уж разбирайтесь сами», и уехал. И тут случилось со мной ЧП. Сердце забарахлило, и меня положили в госпиталь. Вдруг приходит начальник госпиталя: «Слушай, ты что за шум поднял? Из самой центральной медицинской комиссии пришло распоряжение – положить тебя в госпиталь и обследовать». А лечащий врач говорит: «Его сейчас трогать нельзя!» Через несколько дней приходит, а я уже здоровый. В итоге они создали комиссию и признали меня негодным по 2-й статье. И в ту ЦМК отправили материал. У меня до сих пор бумажка есть – решение ЦМК: «военкому такому-то пересмотреть причину увольнения из армии». Вот так через два года меня уволили по другой статье.
Но после увольнения из армии меня сразу же пригласили на должность начальника отдела кадров семипалатинского мединститута. Там я и проработал до 1990 года. И общественной работой занимался, возглавлял городскую ветеранскую организацию.
Большая у вас семья?
Мы с женой воспитали двух сыновей. Есть четверо внуков и шесть правнуков.
Я так понял, что вы с женой познакомились на войне.
Мы одновременно прибыли в этот запасной полк. Она врач. Когда под Старой Руссой заняли оборону, командир транспортной роты мне жалуется: «Уйми свою супругу! Я ей объясняю, что лошади не могут ходить, а она одно твердит – расстреляю!» (смеётся).
Мы с ней на фронте официально и расписались. В 1943 году. Хотя когда в батальоне только познакомились, часто ругались. Потому что она настаивает, что этого больного отправлять нельзя. А я говорю – можно! Вот на этой почве и ссорились. Выстроишь маршевую роту, так она обязательно несколько человек выводит из строя: «Им ещё надо долечиться!» А мне же надо отправить строго определённое количество людей.
Она у меня из крепкой семьи, и когда мы решили расписаться, потребовала от меня, чтобы мои родители прислали письмо с благословлением. Беременная уехала к родным, но когда я за ней приехал, то знаешь, какой вопрос они задали: «А он не еврей?» (хохочет).
Когда войну вспоминаете, о чём прежде всего думаете?
Огромное вам спасибо за интервью!
