Базарная ментальность замедляет развитие России. Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Отец сингапурского экономического чуда Ли Куан Ю любит повторять: «Культура – это судьба». Тем самым он хочет сказать, что каждый народ живет в соответствии с собственными традициями, привычками и чаяниями. Чужие рецепты, даже самые эффективные, необязательно привьются на иной почве. Сингапурскую модель Ли Куан Ю называет конфуцианским капитализмом, то есть синтезом экономических и технократических установок и методов Запада с духовными ценностями Востока.
Объясняя механизм развития Сингапура, Ли Куан Ю обращает внимание на следующую закономерность, проистекающую из основ конфуцианства: «До тех пор пока руководители заботятся о благе народа, народ будет подчиняться им. Именно уважение к руководителям со стороны народа обеспечило благосклонное отношение к политике сингапурского правительства. Сингапурцы упорно трудились, делали сбережения, отказывая себе во многом ради будущего своих детей. Они страстно верили в образование и ученость, в идеалы «благородного мужа» и мечтали, чтобы их дети были честными, высокоморальными и образованными. Они надеялись, что когда дети вырастут, то прославят свои семьи. Все это было основано на конфуцианской вере в то, что самосовершенствование, нормальные семейные отношения, нормальное управление страной обеспечат мир под Небом». Конфуцианство прививает людям такие качества, как трудолюбие, дисциплинированность, почтительность к родителям, привязанность к семье и общине, скромность, смиренность, уважение к государству и властям, терпимость к другим религиям и взглядам, приверженность принципам золотой середины и гармонии.
Руководители КНР, которые ориентировались в реформах на опыт Сингапура и других азиатских «тигров» (Тайваня, Гонконга, Южной Кореи), подчеркивают, что западная модель не может прижиться на конфуцианской культурной почве целиком и полностью. Западная демократия, выпячивающая индивидуализм в ущерб моральным принципам и традициям, конфуцианскому ареалу чужда, ее можно использовать лишь в дозированных количествах.
Не все из западного опыта прививается и у нас, в России. Так, рыночная экономика стала складываться в Европе многие века назад. Она росла, совершенствовалась и постепенно пропитала плоть и кровь европейского образа жизни. Великий экономист Адам Смит, гуляя по шотландскому городу Глазго более 200 лет назад, обратил внимание на мясника, очень тщательно разделывавшего свиную тушу. Смит задумался: почему мясник так старается? Неужели из-за того, что он замечательный, самоотверженный, благородный человек? Нет, решил ученый, вполне вероятно, что лавочник – отнюдь не совершенная личность. Просто его достаток, процветание его семьи напрямую зависят от благосклонности покупателя, от того, приглянется ли клиенту товар в этом магазине. Такая зависимость и побуждает вдохновенно трудиться.
Для людей с рыночной психологией выводы Смита, безусловно, верны. Но у нас другая психология, ее можно назвать базарной. На рынке продавец имеет постоянный магазин и постоянных клиентов. На базаре по-другому. Мужик доставляет туда свой товар издалека с целью побыстрее и подороже всучить его незнакомым людям. И тут же убирается восвояси. Скорее всего он никогда на этот базар не вернется и уж точно не встретится с прежними покупателями. Поэтому мужик не задумывается о личной репутации и не заботится о качестве товара. Более того, его выручка определяется тем, насколько удачно удастся облапошить покупателя, подсунуть «лоху», например, разбавленную водой сметану или пропитанные нитратами помидоры.
Мы все знаем правила базарной торговли и добровольно их придерживаемся. Сегодня Иванов продает Петровой контрафактные французские духи, завтра Петрова сбывает Иванову просроченные лекарства, послезавтра оба, и Иванов, и Петрова, покупают протухшую рыбу в супермаркете, чей хозяин в тот самый момент приобретает в ювелирном магазине для жены колье из фальшивых бриллиантов.
Базарность – первое отличие нашей экономики от экономики наиболее развитых стран Европы. Второе заключается в том, что инициатива в вопросах экономического строительства в Европе традиционно исходит снизу. Хозяйственная жизнь приводится в действие людьми, отобравшимися в процессе конкурентной борьбы, руководствующимися личным опытом и нацеленными на извлечение прибыли. У нас инициаторами зачастую выступают верхи. Политики и спаянные с ними олигархи решают, что, где, когда и за какие деньги строить. И кому поручить строить. При этом чем дороже и неэффективнее проект, тем выгоднее он для участников. В результате соревнование между европейцами и нами на равных не получается. С российской стороны участвуют марионетки, ведомые кукловодами, с их стороны – самостоятельные личности. Как следствие, европейская экономика гораздо жизнеспособнее и гибче.
Из-за хронического отставания от Европы у нас выработалось чувство зависти, и мы зациклились на достижении паритета с конкурентами. В связи с этим мы продолжаем тратить силы и деньги не на решение неотложных социально-экономических задач, а главным образом на демонстрацию своих мощи, величия, успешности. Наука, образование, медицина, экология страдают от недостатка внимания и финансирования, уступая по приоритетности полетам в космос. Олимпиадам, первенствам мира, конкурсам песен. Гигантские пиар-кампании успешно реализуются, но Россия не только не догоняет Запад, а все больше отстает от него. А отстающих не уважают и не ценят, несмотря на космические и олимпийские рекорды.
Если мы хотим жить на уровне постиндустриального общества XXI столетия и при этом находиться в числе мировых лидеров, надо совершенствовать свою культуру. Культура – это действительно судьба.
Знаменитый режиссер Андрей Кончаловский готовит к выходу на телеканале «Культура» сериал «Культура – это судьба». Мощное название, неисчерпаемая тема. Повод для разговора очевиден: в очередной раз попытаться понять судьбу России.
Андрей Кончаловский: ‘Мне интересно говорить о тайне человеческой души’.Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
— Андрей Сергеевич, очевидно, что Россия вступила в пору очередных перемен, это каким-то образом может сказаться на культуре?
– Если говорить о культуре, не ограничивая ее проблемами искусства, то речь должна идти о народном сознании, об исторически сложившихся условиях, об исторически сложившейся норме. А что такое норма? Это то, что удовлетворяет относительное большинство нации. Исходя из этого, я не вижу разрыва между Х веком и XXI. Другое дело, что происходили крутые политические сломы и зигзаги, которые совершались людьми в надежде, что культура изменится. Это, например, эпохи Петра I и Павла, борьба со старообрядчеством, большевистский проект. История показывает, что все попытки изменить культуру посредством политической воли заканчивались неудачей. Это постулат.
– То есть вы не видите корреляции между политической системой и культурой?
– Конечно, вижу. Культура всегда влияет на политическую систему и изменяет ее согласно своим представлениям о нормах. Как бы мы ни старались создать демократическую систему и гражданское общество, бороться с коррупцией, не скажу, что это невозможно в принципе, но на протяжении жизни одного поколения этого не сделать. Именно потому, что политическая система не способна оказать влияние на культуру.
– Но ведь советская система создала и советскую культуру, и советского человека.
– Ничего подобного. Советская власть пыталась создать демократическое государство, в результате она получила авторитарное государство с культом личности. Именно то, чего требовала культура. Марксист Плеханов предупреждал Ленина: русская история не создала объективных предпосылок для демократии. Речь именно о культуре, которая не подразумевала демократию. Какую идеологию ни внедряй в России, она примет формы, соответствующие русской культуре. А это культура крестьянская, общинная и православная. Такая она и сегодня.
– Многие главную проблему современной России видят как раз в том, что при большевиках была уничтожена традиционная культура, поэтому сегодня не на что опереться.
– Это чушь. Культуру невозможно уничтожить, это означало бы поголовное уничтожение народа. Русский человек как справлял большую нужду мимо унитаза, так и продолжает это делать сегодня. Никакие революции не могут этого изменить! Повторяю, если не путаться в понятиях, станет ясно, что ни большевики, ни демократы не способны сломать веками складывавшийся культурный механизм. В его основе мощный морально-этический комплекс. Ничего большевики не уничтожили, не говоря уж о том, что большевизм соответствовал русскому средневековому мышлению. Об этом очень хорошо написал Бердяев. Русский коммунизм своими корнями уходит в общину, которая никогда не позволяла людям выделяться. Эта уравниловка помогала выживать, но одновременно блокировала развитие индивидуализма. Русскому человеку свойственны мечтание и порыв, у него абсолютно отсутствует прагматизм. Коммунизм строился на всеобщем порыве.
В начале 90-х рванули в другую сторону, заговорили о духовном возрождении, будучи убежденными, что все распалось при коммунизме. Я убежден, что духовное возрождение нужно начинать сейчас, потому что в течение последних десяти лет у нас происходило духовное уничтожение. Разрушительным для нас оказался именно либерализм. Народ никогда не знал, что делать со свободой. Безжалостное разрушение советской системы стало одним из самых трагических моментов в жизни России. Это был эксперимент над нацией, которая не знает, что такое индивидуальность, частная собственность, права.
– А как вы себя чувствуете внутри такой культуры?
– Как я могу себя чувствовать, когда я часть этой культуры? Я же не с Марса сюда упал. В определенном смысле я эту культуру терпеть не могу, но это не значит, что она не моя. Родную мать любишь со всеми ее недостатками.
– Вы оцениваете либеральные реформы как разрушительные, а что, по-вашему, происходит сейчас?
– Сейчас пришли люди, которые не господствуют, а служат. У нас был президент, который делал, что хотел, сегодня у власти служивый человек. Это дает надежду. Недавно Николай Шмелев хорошо сказал: слово «застой» не такое плохое, оно гораздо интереснее, чем прогресс, который мы наблюдали в течение десяти лет. В России стабильность и безопасность гражданского населения гораздо важнее, чем его свободы. Каждая нация считает ценностью то, в чем она испытывает потребность. Именно потребности рождают ценности. Мы находились на грани полного распада. Весь народ был ограблен! Реформаторы объяснили, что это самый лучший способ заставить людей двигаться вперед. Они не понимали, что эти люди никогда не хотели двигаться вперед. У нас никогда не было ни буржуазии, ни пролетариата, потому что у нас не было индустриальной революции. Крепостных крестьян сгоняли для работы на заводах и мануфактурах, но менталитет они сохраняли крестьянский. В России не было городов, были военные поселения, обнесенные тыном. Что такое город? Это конгломерат людей, которые зарабатывают на хлеб, не работая на земле. Человек, не зависящий от землевладельца и имеющий профессию, начинает качать права. У нас такого процесса не было. Как мы можем ожидать появления гражданского общества? Нужно познать культуру нации, чтобы понять, какой государственный строй ей подходит.
– Как вы можете квалифицировать свои нынешние взгляды?
– Я консерватор. Я считаю, что нужно понять народ и действовать согласно его принципам, а не навязывать то, что ему чуждо. Народное правительство должно обслуживать народ.
– Народ, который справляет нужду мимо унитаза?
– Да. При этом надо пытаться создавать предпосылки, развивающие у народа новые потребности. Государство должно проводить такую пропаганду, которая поможет народу понять свою роль в истории. Права не так важны, как обязанности. Культура апеллирует именно к обязанностям. Люди, исполняющие свои обязанности, как правило, имеют и права. В нашей стране абсолютно необходима сильная государственность, лишь она может сдерживать частнособственнические компрадорские инстинкты, свойственные крестьянину. Нет более страшного эксплуататора, чем крестьянин.
– Культура апеллирует к обязанностям, значит, она ставит перед человеком некое долженствование. Вы знаете, что вы должны сделать?
– Я артист, я делаю и то, что должен, и то, что хочу. Я думаю, что главное в жизни – это познавание. Когда ты учишься, ты не просто собираешь знания, ты ими делишься. Самое большое счастье – не переставать удивляться. Материальное не решает всех проблем: можно быть богатым человеком и при этом оставаться глубоко несчастным.
– Вы занимаетесь разными делами, какое из них для вас сегодня является самым актуальным?
– Спорт. Я поддерживаю свое здоровье, это самое важное, что я могу сделать для моей семьи. Потом все остальное. Я монтирую большой сериал для телевидения «Культура – это судьба». Я сделал фильм об Андропове, это очень интересный человек, роль КГБ в подготовке перестройки мало изучена.
– То есть для вас на первый план вышло телевидение?
– Кино находится в глубоком кризисе. Не то что нет режиссеров – нет зрителя. Молодым людям, которые играют в компьютерные игры, ничего не читают и смотрят американские фильмы, вряд ли будут интересны картины, снятые мною. А перед телевизором сидят люди, которые еще читают, с ними можно поделиться мыслями. Из всех искусств сегодня важнейшим для нас стало телевидение. Кино перестало играть ту роль, которую оно играло в ХХ веке. XXI век – это век футбола и интернета. Абрамович, будучи умным человеком, купил футбольную команду, а не голливудскую студию.
– Практически то же самое говорил Питер Гринуэй.
– Значит, он тоже умный человек.
– Можно сделать вывод, что на кино вы поставили крест?
– Нет, просто я не должен питать иллюзии по отношению к картинам, которые я могу сделать. Мне неинтересно делать фильм для ста миллионов зрителей, что-то вроде «Властелина колец». Мне интересно говорить о тайне человеческой души. По телевидению это можно делать, а в кино нет. Люди разочаровались в кино, потому что все заполонил Голливуд. Это то же самое, как если бы во всех ресторанах стали подавать продукцию «Макдоналдса».
– Но ваш последний фильм ведь был в прокате.
– Неделю в одном кинотеатре, да его никто не видел!
– Второй «Антикиллер» вашего сына имел нормальный прокат.
– Хорошо, но фильм моего сына не имеет ничего общего с искусством. Это здорово сделанная подделка под американское кино. Я Егору об этом сказал. С успехом его картины я поздравляю Швыдкого, который твердит, что российские фильмы должны конкурировать с американскими. Это неправильный путь. Нам нужна государственная система проката, которая сделала бы доступным настоящее кино и смогла бы привлечь людей, переставших ходить в кинотеатры и сидящих у телевизора.
– Когда вы затеваете новый фильм, вы рассчитываете, для кого и для чего вы его делаете?
– Расчетов может быть много, но есть главный: познание и стремление поделиться познанным с максимальным количеством людей, которые тебя услышат. Короче говоря, важны добровольно пришедшие ученики. Если бы я был супербогатым человеком, я бы делал еще более сложные картины. Но я должен зарабатывать, чтобы кормить многочисленное потомство и жить достойной жизнью. Поэтому какие-то вещи мне приходится делать для денег. Сейчас я снял для американского телевидения картину «Лев зимой» с Гленн Клоуз и Патриком Стюартом. Это ремейк старого фильма с Питером О’Тулом и Кэтрин Хепбёрн. Картина выйдет в апреле, думаю, будет большой шум. Это коммерческая вещь, я выступил в качестве нанятого режиссера, но и в таких ситуациях я стараюсь держаться в рамках искусства.
– Как вы отличаете тех самых добровольно пришедших учеников от случайных зрителей?
– Очень просто – по глазам. Ты никогда не ошибешься, если посмотришь в глаза людям, выходящим с твоего фильма, спектакля или оперы. Для художника нет большей радости, чем чувство благодарности со стороны зрителя. Что такое искусство? Это искренняя попытка выразить свое отношение к прекрасному, именно она способна вызвать восхищение, что является высшей благодарностью. Если отбросить все нудные споры вокруг понятия прекрасного, станет ясно, что мир прекрасен, прекрасен человек со всем его дерьмом. Нам некого больше любить.
